"Вы хотели в Россию – это Россия". Жизнь села и монастыря в Донбассе

В селе Никольском Волновахского района Донецкой области еще до аннексии Крыма и начала войны в Донбассе многие жители стремились в Россию. Этому немало поспособствовал в свое время основатель местного Свято-Успенского Николо-Васильевского монастыря отец Зосима. До своей смерти в 2002 году он убеждал окружающих в том, что между Россией и Украиной будет война, и если наступит разлад в отношениях Москвы и Киева – призывал слушать только патриарха Московского.

Сегодня село Никольское – это 42 человека и примерно два десятка обитателей монастыря. Большинство домов разрушено, многие жители после начала полномасштабного наступления российской армии погибли, выжившие были неоднократно ограблены зеками-контрактниками, служащими в российской армии. Вокруг мины и сгоревшая боевая техника. Тем не менее к монастырю и сейчас едут паломники.

Текст: проект "Окно"

"Меняю пленного на мешок кукурузы"

Группа паломников въезжает на блокпост перед селом Владимировка в нескольких километрах от Никольского. Военный с красной повязкой на рукаве долго рассматривает документы.

– Цель въезда?

– Паломничество.

Через боковые окна машины видны сгоревшие деревья. Во Владимировке на дома кто-то нанес надписи: "Фашизм не пройдет – Донбасс не пропустит", "Меняю пленного х***а [украинца] на мешок кукурузы" и даже стихотворение:

Зеленский Вова?

Наши деды дошли до Берлина,

Мы дойдем пока до Львова.

"Поэтическое" граффити

На горизонте впереди появляются купола. По правую сторону – церковь Николая Чудотворца, она находится в нежилой части деревни. Там все сравняли с землей: у домов нет крыш, а от кирпичных строений остались максимум две стены, и те поврежденные.

На дорогах стоят военные – грузят при помощи кранов на тягачи сгоревшие танки с буквами Z.

Подбитый танк на месте боев в окрестностях села Никольское

– Тут колонну сожгли, что ли? – спрашивает один из паломников у стоящего с дробовиком парня в темных очках, с бритым круглым лицом, в бронежилете, надетом на футболку.

– Нет, из разных мест привезли, скоро увезем, – отвечает он и делает два шага в сторону от спрашивающего, давая понять, что разговор окончен.

Дорога до монастыря широкая, а обочина опасная – как раз проводится разминирование. Сапер иногда поднимает голову, когда мимо проезжают грузовики. Тому, у которого на лобовом стекле написано 200, он долго смотрит вслед.

Сапер шагает по клумбам, его прибор постоянно пищит.

– Мина – это когда писк сплошной, почти непрерывный. А тут просто железо есть, – поясняет он и просит отойти.

Напротив входа в монастырь небольшой мемориал: крест с надписью "Воинам-освободителям", пластиковые цветы, разбитая каска и осколки от снарядов. У главного храма из четырех целым остался только один купол, а земля вокруг заминирована. Ходить можно только по дорожкам, предупреждает водитель. Он говорит, что основатель монастыря Зосима, чью могилу обязательно посещают паломники, считал, что "безбожные" украинцы попробуют раскопать его могилу, и поэтому потребовал похоронить его на глубине четыре метра, а не два, как это делают обычно.

В окрестностях Никольского

– А зачем им это могло бы понадобиться?

– Ну, мало ли там сатанистов, – дает сомнительный ответ водитель.

Три золотых купола основного храма разрушены во время российского наступления, а вот могила Зосимы цела. Над ней возведено кирпичное сооружение с куполом, ныне несколько раз простреленное. На лужайках раньше росли ели. Сейчас лужайки перепаханы снарядами, а ели сгорели.

В последнее лето до войны зелень внутри и вокруг монастыря подчеркивала зеленые крыши его строений. Сейчас нет ни крыш, ни части строений, ни уж тем более деревьев.

"Тут по дорогам снаряды летят, а люди едут"

Местная монахиня показывает нижний этаж, где живут работники монастыря. Формально это тоже храм, только нижний. Богослужение в этот день пройдет в верхнем храме, так как сегодня пока не стреляли.

– Недавно к нам с Крыма приезжали. Тут по дорогам снаряды летят, а люди едут. Вот виноград привезли, – рассказывает монахиня.

Пострадавшее от обстрелов здание на территории монастыря

На подвязках у кроватей, даже на иконах висит этот виноград.

– Возьми веточку, - протягивает она целлофановый пакет из своих запасов, – он, правда, сельдереем пахнет, я его вместе с сельдереем хранила.

Верхний храм почти не потерял своих настенных росписей, хотя на самих стенах видны несколько дыр от снарядов. Пока идет служба, в соседних полях взрывают найденные в окрестностях боеприпасы.

– Ой, ну они так взрывают, не дай бог так взрывать. Они взрывали на той стороне села – три дома еще сгорело, – рассказывает местная жительница Нина Владимировна (здесь и далее имена местных жителей изменены из соображений безопасности).

Ее дочь с супругом живут в Макеевке, но свой дом покидать она не хочет.

– Мой зять брал Иловайск и Саур-Могилу (военные операции пророссийских сепаратистов в Донбассе при поддержке регулярных российских войск в 2014 году – Ред.). Если бы сейчас был Захарченко, ничего бы такого не было. А сейчас этот Пушилин, это падла. Его все ребята называют нехорошими словами. Это его работа, что убили Захарченко, – утверждает она.

Дочка вместе с мужем переехали в Макеевку. Зять жив, но больше не может воевать.

– Они на "Урале" ехали, и лопнуло колесо. Они съехали в кювет. Кто руку сломал, кто ногу, а он позвонок. Зимой и летом теперь ходит в корсете. Сейчас работает, возит товары, – говорит Нина Владимировна.

"Гнев Божий приближается стремительно"

Пожилые местные жительницы ходят на богослужение каждую неделю. Но в сам монастырь почти каждый день – за водой. Монастырь – единственное место, где есть генератор и можно подключить электронасос. Сейчас воду иногда привозят еще и волонтеры или удается съездить в соседнюю Владимировку. В монастыре набрать воду дают "утром до 11 или до 12. И вечером немного", рассказывает Зинаида Ивановна.

Дом в селе Владимировка

Иногда приезжает автолавка.

– Но я там не покупаю, – говорит Зинаида Ивановна. – Лучше до Владимировки доехать, хотя оттуда много не унесешь.

Монастырь существует с 1998 года, а его основатель – местная легенда. Схиархимандрит Зосима (в миру Иван Сокур) родился 3 сентября 1944 года в Свердловской области, учился в Ленинградской духовной семинарии. В 1975 году был пострижен в монахи с именем Савватий. В 1986 году игумен Савватий был назначен настоятелем в Свято-Васильевский храм в селе Никольское, а в 1998 году там же в основал Успенскую Николо-Васильевскую обитель. В 1990 году был возведен в сан архимандрита, а в 1992 году пострижен в схиму с именем Зосима.

Пострадавшая от обстрелов часовня над могилой схиархимандрита Зосимы

Умер он в 2002 году. В своем завещании писал, что в случае разлада между Россией и Украиной монастырь должен перейти в лоно Московского патриархата. "В случае отхода Украины от Москвы, какая бы ни была автокефалия – беззаконная или «законная», автоматически прерывается связь с Митрополитом Киевским", – так писал Зосима на радость российским пропагандистам.

Теперь прокремлевские СМИ выпускают материалы о том, что старец якобы предсказал "СВО" и борьбу России с НАТО. "Гнев Божий – война – приближается стремительно, и никуда мы не денемся. Как бы мы ни кричали о мире… Мы сами уже гнев Божий приближаем. На наши главы упадёт эта огненная чаша гнева Божия, беда будет", – цитируют Зосиму "Донские огни".

Про НАТО прямых цитат не существует, но, как это часто бывает, есть свидетели, которые все видели и слышали. Об этом якобы говорил насельник Свято-Успенского Николо-Васильевского монастыря иеромонах Феофан, вспоминая свой опыт общения со старцем. Сначала американцы, по его словам, будут бомбить Донецк, а со временем и Киев.

Как утверждал телеканал "Царьград", по предсказаниям Зосимы "победа над неонацистским режимом" произойдёт на третью Пасху от начала "спецоперации", то есть 5 мая 2024 года. Не сбылось.

РИА "Новости" в репортаже из монастыря рассказывали, что ВСУ из Угледара прицельно бьют по священникам, в том числе из пулеметов и снайперских винтовок: "А ведь ни военных, ни других силовиков в обители нет. И ВСУ это прекрасно известно". До Угледара, однако, больше пяти километров по прямой, многовато для прицельной стрельбы по людям.

"У меня руки по плечи в крови"

В самой обители военные есть даже сейчас, снуют вдоль заборов, с оружием заходят на территорию монастыря. А до захвата Угледара они квартировались буквально через дорогу от него. Местные жители вспоминают, что прятались даже в школе.

– Там, где храм разрушенный, кто-то живет?

– Нет, никого там нет. Недавно на школу бросили боеприпас, там солдаты сидели. Сейчас нет и их, – рассказывает Зинаида Ивановна.

Могилы жителей монастыря в Никольском, погибших после начала полномасштабной войны

Первое воспоминание о российских солдатах – кражи.

– Мой сосед Лёня один жил, и его выгнали. Пошел утром к соседям чай пить. Военные заселились, он пришел, а ему говорят: иди отсюда. Всё. Я ему говорю, давай вместе пошли разбираться, а он: нет, пристрелят.

Позже Зинаида Ивановна пыталась забрать хотя бы трудовую книжку Лёни. Он к тому моменту уже уехал в Россию и рассчитывал на прибавку к пенсии за трудовой стаж.

– Пришла, а не пускают – орут, ругаются солдаты, наши же, – говорит она, имея в виду под "нашими" российских военных.

– Среди всех есть уроды, – отвечает ей Нина Владимировна.

Все, что было в доме Лёни – бензопилу, бензокосилку, микроволновку – украли.

– А у меня украли велосипед. Мне дети подарили на день рождения. Из гаража увели, – говорит Нина Владимировна. – 36-я бригада (мотострелковая бригада, в состав которой включали заключенных. Эта бригада брала Угледар – Ред.). Ой, я даже за тюремщиков (так она называет завербованных на войну заключенных) не хочу разговаривать, – добавляет она.

Елизавета Федоровна была в школе учителем 40 лет. Все местные сорванцы прошли через ее обучение. Потом выросли, вступили в ополчение или российскую армию и уже стали по-другому разговаривать с учительницей – с позиции силы.

– Был у нас такой Лешка. Всем вроде помогал, кому картошку чистил, кому забор поправил. А вступил в армию и говном оказался. Дважды тикал отсюда. Первый раз поймали на блокпосту, сюда же вернулся. Ко всем добрый. А потом у меня кто-то в дом стрелял. Пуля прошла через спальню, в шкафу застряла. Я привожу военных. Они говорят: это покушение. Через несколько дней приходит Лешка и говорит: двоих уже нету, третьего ищем. А он сам в 36-й бригаде был, там тюремщики, да и сам он сидел. Я ему говорю: ты вот этим всем занимаешься, но я вижу, что на душе у тебя чернота, страшная чернота. И он стал меня пугать: "Вы знаете, у меня руки не по локоть, у меня по плечи они в крови. Мне приказывали, и я багром людей под бревна толкал, мне ничего не страшно".

Так село и монастырь выглядели до войны

У Нины Владимировны тоже однажды забрались в дом, уже после истории с велосипедом.

– Забрали-то по мелочи. Ничего и так не было. Сладкое забрали, – вспоминает она и снова не хочет говорить про "тюремщиков".

Те из военных, кто реально пытался помочь, очень быстро перевелись. Были отправлены в штурм, утверждают местные жители.

– Хотели взять надо мной шефство. Я говорю: какое шефство, у меня руки-ноги есть. Они мне денег хотели дать, я тоже отказалась. Я на Рождество всегда делю кутью, и вот два года кутья у меня без фруктов, а тут они мне мандарины принесли. Отлично, говорю, братцы, приходите, будем вечерять. А их больше нету. Нету и нету, нету и нету. Я у пацанов, что возле меня живут, спрашиваю: ребята, а где они? "Штурмовики?", я говорю: да. Ну, всё. А я потом этот пакет с мандаринами открываю, а там в маленький такой квадратик сложены пять тысяч. Вот надо было обдурить бабу! И они, эти 5 тысяч, у меня, я их не трогаю. Куда я, туда и эти 5 тысяч. Пять пацанов, 5 тысяч, – говорит Елизавета Федоровна.

"Ой, страсти, ужас"

– Отсюда много уехало народу?

– Все уехали. 40 человек, нет, 42 осталось. 33 человека погибли плюс церковные. Негде жить. Вот у племянника взорвали сарай, он уехал, – говорит Зинаида Ивановна.

– Меня дочка хотела забрать. Я говорю: я не поеду. Мне чего, я в подвале была два дня всего. И то, когда стекла летели, – добавляет Нина Владимировна.

– А сейчас стреляют?

–Вчера и сегодня не было прилетов. Позавчера в полдесятого, без десяти, в десять – летит, в ту сторону (в сторону подконтрольной Украине территории. – Ред). Потом обратно возвращают (ответный огонь – Ред.). Всё звенит. Телевизор включаем, слышно даже через телевизор, – рассказывает Зинаида Ивановна.

Интерьер церкви, поврежденный при обстреле

Несмотря на то, что линия фронта здесь практически не двигается, женщины думают, что ВСУ "сдыхают", хотя и бьют все глубже по России.

– Летают, летают. Ой, страсти, ужас. Сейчас про Россию слышим вообще, в Краснодарском крае, у меня там дети, через них летают. Дочка мне говорит: "Мам, эти дроны через нас летают и бахают". Когда первый раз на Россию, на Белгород начали кидать, я сказала, что это всё. Раз в Россию влезли, теперь пойдет, понравилось. Но ведь сдыхают уже, так решили везде отбомбиться. Но ничего, скоро будет победа, мы все так думаем, а сколько людей поляжет еще, – говорит Зинаида Ивановна.

Везде вокруг монастыря лежат гильзы, осколки, шрапнель, хвостовики мин. По дороге бредет женщина в голубом халате. Предлагаем ей донести пакет до дома, и по дороге она успевает поругать Пушилина, помянуть Захарченко и посетовать на отсутствие воды: "В Донецке нет, а тут откуда возьмется?".

Дом Ирины слегка покосился, а крыша из профнастила пробита в районе крыльца.

– Моя соседка, вот тут, справа, она за Украину, – говорит Ирина, понижая голос. – У нас в Донецкой [области] много таких.

В этот момент выходит та самая соседка. Даже не смотрит в сторону рядом стоящих людей, только под ноги. Проходит мимо и идет дальше.

– С другой стороны, чего мы хотим? – продолжает размышлять вслух Ирина. – Я 36 лет проработала на шахте. А мне пенсию назначили 20 тысяч. Это в России. Я пришла разбираться, а мне так тихонько сказали: "Ты хотела в Россию – вот это Россия".